Выживут только Иудушки
Театр на Спасской снискал овации и «браво!» майской премьерой спектакля «Господа Головлёвы. Маменька» по пьесе Ярославы Пулинович в постановке Юлии Батуриной.
Спектакль красиво закольцован сценой брачной церемонии Головлёвых – Арины и Владимира – под гармоничную песню фольклорной певицы Пелагеи: «Тропами, сбитыми стопами, / Ходят далями люди странные. / Их душа холодна, замерзала до дна, / Трепетала, желала да устала. / Матери дома старились, / А их бедные детушки лихо маялись. / Нынче с ночи до зари ходят круг по всей земли, / Под рубашками – муки тяжкие... / Не жрецы, не купцы, / Отгулялись молодцы. / Не смеются, не плачут, думы прячут. / Дышат пылями, днями стылыми / Покаяния искатели у Создателя…»
А часа два между начальной сценой и финальной заполнены какофонией, дисгармонией, распадом. Сразу после брачной ночи молодая хозяйка поместья Арина (Дарья Сосновская) начинает учёт и контроль закромов, оптимизацию расходов, затягивание поясов у крепостных и собственной семьи. Привыкла правая рука стучать на счётах – и уже не в силах перекреститься…
Как на грех, Владимир Головлёв (Александр Королевский) – друг покойного поэта-порнографа Ивана Баркова и сам балуется стишками. И, естественно, от тирании жены сбегает в бутылочку. Клиника разложения особенно удалась Королевскому. Спивающаяся творческая интеллигенция – как это знакомо!
Убегают из-под гнёта и повзрослевшие дети. Но мрут, как мухи. Выживает лишь Порфирий, прозванный Иудушкой. Герой Александра Андрюшенко приторно лицемерит, услужливо горбатится, пьёт кровь ближних, чтобы свести их в могилу и захватить унаследованные селенья. Поцелуй Иудушки – и ещё одним наследником меньше.
Богато интонированная речь Андрюшенко временами напоминала манеру Евгения Миронова в той же роли в «Господах Головлёвых» Кирилла Серебренникова (МХТ им. Чехова, 2005). Это слегка напрягало. Но вообще Андрюшенко, начинавший второстепенными ролями, в последнее время выдвинулся в первый ряд актёров Театра на Спасской.
Когда из всех щелей огромного с воротами дощатого забора, похожего на «железный занавес» (художник Катерина Андреева), полезли руки узников, мне вспомнилось, как в спектакле Серебренникова руки-щупальца тянулись из окошечек дощатых нужников. Десять лет прошло, а метафора - как новая! Тезис Вознесенского «Российская империя – тюрьма» (в «Юноне и Авось») докатился, наконец, до Вятки.
На склоне лет героиня Сосновской превращается в горестную и неприкаянную Арину Петровну, маменьку в филигранном исполнении Марины Карпичевой. Вот тут-то они и сошлись – Родина-Мать и набожный кровопивец, собиратель земель русских. Подкравшийся сзади Иудушка сжимает горло маменьки, и в последнем сне ей ностальгически снится давнее своё венчание и слышится Пелагея: «…Покаяния искатели у Создателя». Похоронный плач о России.
За инсценировку романа Салтыкова-Щедрина всегда брались для того, чтобы выразить свой взгляд на современность – на Советский Союз или на постсоветскую действительность. Драматург Ярослава Пулинович и режиссёр Юлия Батурина взглянули на нашу эпоху через призму русской женщины-матери. Пожинает мать плоды, что взращивала – и они ядовиты…