Реквием наркологу Шатунову (18+)
Цапля чахла
Цапля сохла
Цапля сдохла
Скороговорка
Всю дорогу до кладбища Емельян Емельянов не задавал вопросов – допил рюмку портвейна, поставил на холодильник, накинул свой австрийский пиджак (Пряник потом его постирала, и 400 USD сказали «прощай») – и вприпрыжку сбежал к машине. Они с психотерапевтом Пинцетовым ехали, обсуждая каких-то знакомых, события, ни слова не говоря о конечной цели пути.
- Неужели у него кто-то умер из родни? - думал Емельянов, огибая надгробия, - тогда почему он так спокоен? Мы не виделись несколько месяцев – и зачем я ему вдруг понадобился, здесь, на кладбище?
Дни короткого крутогорского лета.
Склонный к театральным эффектам психотерапевт Пинцетов подвел его, наконец, к свежей могиле.
Песок, черная лента венка, деревянный крест и столик.
- Это Слава, - наконец произнес он.
Тут он все понял.
За время его жизни в Крутогорске это была первая смерть.
- Как это случилось? – кажется, самый естественный вопрос в этой ситуации.
- Жена убила, - ответил Пинцетов, задумчиво глядя на колышущийся под ветром отрез черной материи, - ножом, ночью.
- И что с ней теперь? – наверное, это тоже очень естественный вопрос.
- А что с ней теперь? В СИЗО. Только вряд ли ей что-то будет: убийство в порядке самозащиты. Кроме того, она беременна.… А знаешь, что она сказала Славиной матери на свиданье?
- Ну?
- Скажите мне спасибо, что еще жила с вашим сыном!
* * * * * *
Вот я и думаю: как? Как она его убила? Не в смысле вульгарной механики (все-таки она была студенткой третьего курса Нижегородского меда – удар, перебивший подключичную), а в смысле, как он умирал? Скончался он (вытащим протокол из той же стопки, в которой он хранил свои «наркологические» расписки) от потери крови, а для этого требуется час-другой; и «скорую» она вызвала лишь тогда (голос следователя), когда была уверенна, что его не откачают…
Был ли он пьян вусмерть, и дернулся в кошмарном сне, а потом начал угасать?
Или был почти трезв – и упал на грязноватый линолеум съемной квартиры и начал ползти к телефону, царапая пальцами пол и оставляя (как в старом боевике с каким-нибудь Аль Пачино) кровавые полосы?
Что он думал в эти последние минуты?
Были ли на нем очки?
Стояла ли она рядом, глядя на – или же ушла на кухню, и спокойно курила, прислушиваясь к хрипам в коридоре?
И, закрывая в последний раз глаза, - что он видел?
* * * * * *
Это было чудесное время.
Рано утром человек без паспорта поднимался с матраса, на котором спал, укрываясь своим клетчатым пальто – и начинал собираться на работу. Он гладил брюки, повязывал итальянский галстук, чистил ботинки - и через час превращался в психотерапевта Емельянова, работающего вместе с психотерапевтом Пинцетовым.
Убогую комнатку в автосервисе, в которой по утрам у водителей брали анализы перед выходом на трассу, Пинцетов называл офисом.
Они разделили доходы – 40/60. Пинцетов появлялся время от времени (большую часть времени он занимался «снятием запоев на дому»), и Емельянов оставался наедине с парой стульев, лежанкой, какой-то тумбочкой и магнитофоном, на котором крутились попавшиеся кассеты. Именно тогда он навсегда запомнил «Он уехал в ночь на ночной электричке».
От тех времен осталось ясное ощущение марта и магазина «Рубин», в ларьках у которого он что-то покупал. Свежий внезапный ветер, такое же внезапное тепло, балансирование в слякоти, говор толпы, снующий между магазинами и ларьками, шум вокзала, шум машин.
Именно тогда, в марте, он купил подарки: маленький флакон духов и дурацкую китайскую птичку на проволоке.
У него даже оказались какие-то деньги – один из немногих состоятельных клиентов, крупный, в годах директор местного мясокомбината страдал бессонницей.
- А какие картины вы любите? – он заявил, что любит живопись, - знаете, старые фламандские полотна, где на заднем плане маленькие фигурки на льду?
- Нет, я люблю, чтобы было крупнее…деревья, природу...
Как впоследствии случайно выяснилось, он мучился предразводными переживаниями, а бессонница оказалась только предлогом. Он легко впадал в гипноз и видел места своего деревенского детства – дом, пруд, шелестящие ветви.
Другая клиентка – высокая белокурая девушка – просила избавить ее от привычки грызть ногти. Потом – от пристрастия мужа к спиртному.
Емельянов долго жалел, что не трахнул ее.
У одной из женщин оказался ихтиоз – кожное заболевание, при котором чешуйки кожи отслаиваются, и сама ладонь производит впечатление рыбьей. Она плакала, рассказывая о том, что от горя выпивает – и роняла мелкие кусочки кожи на стулья в кабинете...
* * * * *
Мне почему-то кажется, что смерть для Шатунова была если не избавлением (отбросим Высокие Идеи), то «легким переходом в неизвестность от забот».
Хотя непонятно, чего тут больше – желания приаттачить цитату из Табидзе или воспоминания.
Воспоминание:
Шатунов в майке и тренировочных штанах-парашютах (униформа алкоголика) сидит на кровати с исцарапанным за любовницу-татарку лицом.
Входит «клиент» – по виду бывший мент, держатель сети ларьков, с усами, цепурой на шее, и дрожащим голосом произносит:
- Станислав Витальевич, я…сорвался!!!
При этом он не видит не только Шатунова – это бы еще ладно! – но и прикрытого фанерой разбитого окна на балконе, нищенской обстановки квартиры, не чувствует запаха...
Шатунов м-е-д-л-е-н-н-о, как снег в Эстонии, поворачивает голову, и произносит, пристально глядя «клиенту» в переносицу:
- БУДЕМ СТАВИТЬ НА ТРОЙНОЙ КОД!!!
В этот момент я испытал что-то подобное уважению.
Через час, после того, как «клиент» удалился, оставив положенное количество тугриков, я от нечего делать начал разбирать расписки, которые Слава складировал в секретере.
Все они были однотипными: я, такой-то такой-то, заранее извещен о возможном вреде от применения препарата «Эспераль», и беру всю ответственность, а врач Шатунов С.В., и т.д. и т.п.
«Эспераль»… - кажется, это был дорогостоящий французский препарат, ампула, которую вшивали в кровоток Высоцкому, так что во время запоев он вынужден был ее выковыривать из вены.… Но сама операция по вшиванию ампулы в кровоток – это тебе не аппендицит резать, - и я с удвоенным уважением поглядел на Славу:
- Ты что… «Эспераль» им вшиваешь?
Он подумал секунду – а потом заржал:
- «Эспераль»?! Укол «никотинки» в жопу – вот наша «Эспераль»!
* * * * *
Как заезженный винил, я застреваю на этом вопросе: как же она его все-таки убила?
Глянула на испитое лицо, представила, как он лежит на этой татарке, оглядела стены дешевой съемной квартиры, а потом встала, достала из ящика кухонного стола самый крепкий нож и медленно подошла к спящему?
Еще раз посмотрела на него, но не почувствовала ничего, кроме отвращения…а потом, вдруг, затрясшись от бешенства, поджав губы, быстро и сильно ударила под правую ключицу?
Все-таки я люблю Достоевского.
Он приподнялся, судорожно втягивая в себя воздух, открыв непонимающие глаза, схватился ладонями за нож – она выдернула клинок, разрезая ему пальцы, кровь толчками начала заливать клетчатую рубаху, он упал с дивана - и сделал попытку приподняться.
Но тело начало обмякать, руки подламывались, он пополз, оставляя на полу широкую кровавую полосу.
Она отбросила нож - с глухим звуком на линолеум кухни.
И начала отходить к входной двери, глядя, как он ползет к ней.
Все это продолжалось недолго – он вгляделся в ее лицо и хотел было протянуть к ней руку, но, почувствовав ее взгляд, осекся, подтянул ноги, смирился, отдался слабости и боли, голова затуманилась, он прижался щекой к коричневому линолеуму и закрыл глаза.
Примерно так.
По крайней мере, именно такой смерти я бы ему и пожелал.
Не хочется верить, что он был в сознании еще три часа, пока она не вызвала «скорую». Хотя… что было с ней, пока она была (курила? выходила на балкон? приводила себя в порядок? покачиваясь на стуле, бормотала про себя все те слова, которыми потом будет грузить следаков?) наедине с мертвецом, умирающим, убитым?
Что всплывало в ее уме, когда она замахивалась ножом?
И с каким чувством она глядела ему в лицо потом, когда положила трубку?
Сказала же она: «приезжайте скорее… я ударила своего мужа ножом, он тут весь в крови, без сознания…».
А потом его матери, на свиданке – «Скажите еще спасибо, что я жила с вашим сыном!».
Ее оправдали, или амнистировали, потому что она была беременна, и это была самозащита, и это был аффект, и она уехала обратно, в Нижний, и я никогда больше о ней ничего не слышал.
* * * * *
Это было в Рождество 1996 года. Мы сидели на полу в однокомнатной квартире рядом с бывшим магазином «Зарница»: Шатунов, жена-будущая-убийца, психолог Птицына и я.
- Твой Гурджиев – шарлатан! - с религиозной убежденность воскликнула Птицына, - а Успенский – бабочка-однодневка!
Сидели мы на тех же матрасах, один из которых был моей койкой, и пили паленую «Хванчкару». За окном мело.
- Ты живешь так, как будто тебе все еще семнадцать, - выдавливая последние остатки яда, еще раз цеднула Птицына.
До сих пор не понимаю, чего это она так взбеленилась...
- Я - гений, а гению все дозволено, - отпивая «Хванчкару», устало парировал я.
- Какой гений?! Хватит о гениальности! Где доказательства?!
Доказательств не было.
И от плачущих родных
На похоронах моих!
Интересно, кто ж его хоронил?